Миром правит любовь![= Влюбленный сыскарь] - Игорь Тумаш

В частности рассказал, как китайцы ловят сазана. На блестящие солдатские пуговицы. Будто бы китайцы знают, что думает сазан; сазан в свою очередь знает, что думают китайцы. Между китайцами и сазаном начинается игра, уровня игры между Мюллером и Штирлицем. И китайцы умны, и сазан отнюдь не дурак. Однако в результате сазан оказывается чуть–чуть умнее и … становится жертвой собственного умствования. Словом, на каждого мудреца достаточно простоты.

Чтобы поднять Ленин дух, Прищепкину пришлось соврать, будто по данным дактилоскопической экспертизы высланный бандитами палец не мог принадлежать Артему. Мол, бандиты палец подобрали где–то. Можно подумать, что человеческие пальцы, словно каштаны по осени на Крещатике, под ногами валяются. ТЬФУ-ТЬФУ, ЕЩЕ ПОКА НЕ ВАЛЯЮТСЯ!

Однако на самом деле провести экспертизу не удалось: кожа на подушечке пальца оказалась сильно поврежденной. Было ясно только одно, что он действительно принадлежал мальчишке примерно такого же возраста.

А еще Прищепкин вдруг неожиданно для себя поклялся, что вернет Артема матери живым и здоровым. Чего бы то ему ни стоило. С его стороны это было весьма опрометчиво.

Вернувшись в гостиницу за друзьями, о своей любви, клятве рассказывать ничего не стал. Зачем?

Ковачевы жили в беленом глинобитном домике в деревне рядом с Поморие. Болгарская деревня приятно удивила детективов. Они почему–то были уверены, что увидят точную копию русской. То есть в таком виде, словно ее долго бомбили. Со скелетами буренок в коровниках, с хихикающим, попыхивающим неизменным косячком счетоводом, с единственным на всю деревню трактористом, который по пьянке перепутал весну с осенью и вывел последний комбайн на раскисшее голое поле. Нет и нет, болгарская деревня была бедна, но без сюрра, Кафке показалось бы в ней скучно.

Саманные, беленые дома вдоль единственной улицы были невелики, но вполне досмотрены. Около каждого стояло авто.

Надо признать, что болгарские крестьяне автомобилизировались не в меньшей мере, чем американские фермеры. Правда, автомобильные марки были натурально другими: не «Форды» и «Крайслеры», а «Жигули», «Москвичи» и милые корыта «запоры», которые, оказывается, еще и экспортировались. Или это был бартер, обмен на безликий текстиль фирмы «Рила»?

Колхозы болгары распустили, землю, технику и прочее имущество разделили по паям. Плюс у каждой семьи имелся приусадебный участок: овощные грядки без единой лишней травинки, перец, томаты, фасоль. В крохотных садиках буйно плодоносили черешни и персики.

— Откуда порядок, мы же братья? В чем дело? — подивились сыскари.

— Мне кажется, только в том, — белозубо улыбался красивый, как Аполлон, и грустный, как все мы, Марко в белоснежной рубашке и голубых джинсах, — что у нас врожденный иммунитет против алкоголизма. Ведь если русские знакомы со спиртным всего лет триста, то мы пили всегда: кто должен был вымереть — вымер. Наверно, если бы в русской деревне сейчас не было алкоголиков, то для жилья она была пригодной в той же степени, что и болгарская. Тем не менее, у болгарских и русских деревень общего гораздо больше, чем вы пока заметили. Например, почти полное отсутствие молодежи… Что будет с нашими деревнями лет через десять, пятнадцать?.. Ладно, не будем о грустном, пора к столу.

Родители Марко оказались такими простыми, душевными и кроткими, что у детективов сердца, словно свечки возле очага, поплыли–поплыли!

Кстати, они оказались первыми в Болгарии людьми, которые не говорили по–русски. Ковачев–младший взял на себя роль переводчика.

— Вы, наверно, тоже милиционеры?

— А как вы догадались?

— Это совсем просто, — рассмеялся дядя Светлан (такие вот почти у всех болгар замечательные, очень конкретные имена). — Во–первых, сын с другими людьми почти не водится; во–вторых, у милиционеров всегда такой вид, будто они что–то потеряли и никак не могут найти… Ну, рассаживайтесь, пожалуйста.

Разумеется, ужин начался с молодого розового вина и шопского салата. Разумеется, на столе были блюда из острой фасоли, печеного картофеля и жареного на решетке мяса. Словом, ассортимент тот же, что предлагался в ресторанах, но «очеловеченный» приправами, личным вкусом мамы Марко и национальными представлениями болгар о том, что должно украшать их стол. К слову, Бисквит пробовал все сосредоточенно, «вчитываясь» в каждый кусочек, содержащий для него не меньше информации, чем образец письма для специалиста графолога, обрубок застывшей лавы для вулканолога, какой–нибудь поднятый со дна Эгейского моря невзрачный керамический осколок для археолога.

Впервые за много лет Прищепкин пожалел, что «подшит» и вынужден пить томатный сок, а не пробовать поочередно все представленные на столе вина, простонародную ракию и претенциозную, густо зеленую, античную анисовую водку мастику.

Дядя Светлан живо интересовался тем, что происходит в эСэНГовии. Ведь болгарские газеты гораздо больше внимания уделяют светской жизни Голливуда. А вот в той же степени нужна Болгария Западу? Если ли у него встречный интерес?

— Только вид делает, будто мы ему не до лампочки. Чтобы лишний раз напомнить России о поражении! — категорично ответил дядя Светлан.

— Возможно, это слишком субъективно. Во всяком случае, противоречит общепринятой точке зрения. Но, на мой взгляд, союз с Западом уже обернулся для Болгарии катастрофой! Это неоспоримо хотя бы только с точки зрения демографии. Страна обезлюдела. Из десяти миллионов болгар на Запад уже уехало два. Во вторую мировую мы потеряли раз в десять меньше. Наша молодежь предпочитает чистить сортиры в Германии, а не обустраивать жизнь дома. Не выдержав натиска атеистической коммунистической идеологии, затем западной протестантской морали, сначала умер наш православный дух, теперь пришла очередь тела! — нервно выпалил Марко то, что пришло к нему в результате долгих и мучительных размышлений.

— А разве православные христиане какие–то другие? У них должен быть свой, особенный путь развития? — жестко и сухо спросил Швед, который считался в кругу друзей завзятым западником. — Может, нужно возрождать «железный занавес» и отпускать за границу только по путевкам комсомола?

Марко смутился: сбил тон, заведомо исключающий существование каких–то альтернативных мнений. Возникла неловкая пауза. Выручил славянофил Бисквит:

— Ты, Сашок, меня извини, но я скажу, что думаю: ты не Спиноза! Не умеешь мыслить самостоятельно, не способен отойти от созданной ящиком пропагандистской формы, оглянуться по сторонам и обобщить увиденное. Тебя можно утешить только тем, что в своем неведении ты отнюдь не одинок. Большинство людей к обобщению подобных, философского уровня категорий не способны в той же степени. Это первое, что я хотел сказать по этому вопросу. Во–вторых, я с Марко согласен. Западная демократия обернулась и для Болгарии, и для нас разрухой. Не по зубам коню корм. Перефразируя известную поговорку, скажу: что для немца и американца здорово, то для болгарина и русского — смерть! И все дело, на мой взгляд, в различии менталитетов между людьми, которые находятся под эгидой западной ветви христианства, в первую очередь протестантства, и восточной, то есть православия. Хочу сразу оговориться, к православию отношусь хорошо. Сам православный. И то, что я сейчас скажу о нем оценкой, а тем паче осуждением не является. Это просто констатация. И не более того. Видно так было Всевышним задумано, чтобы разные концессии христианства были звеньями одной цепи, частями единого христианского организма, каждая из которых выполняет свою функцию: католицизм — это его хребет, протестантизм — голова и руки.

— И желудок, — вставил Марко.

— Естественно, и желудок, — согласился Бисквит. — Православие же эмоциональный центр христианского мира, значит, можно сказать, что оно его сердце… Иногда, правда, называют и другие органы.

— Позволь, позволь, — перебил Швед, чувствующий себя обиженным. — Причем тут вообще религия? Не преувеличиваешь ли ты ее роль? Ведь во всем христианском мире, будь то православная церковь, католический храм или лютеранская кирха, на службы в основном ходят теперь старики да инвалиды, которые хотя и на разных языках, но одинаково занудливо клянчат у Бога бесконечного продления их жалких, никому не нужных жизней и увеличения государственных пособий. Какое они могут иметь влияние на общество, в котором доживают? А какое — сами религиозные организации, превращенные паствой в дополнения собесов?.. На мой взгляд — весьма ограниченное. Например, пуританская Америка оказалась вынужденной смириться с демонстрацией голливудской коммерческой поделки о любовном приключении Христа.

— Что он говорит?! — переполошился дядя Светлан, который вообще не улавливал суть спора.

— Он имел в виду нашумевший фильм «Последнее искушение Христа». Голливудские барышники, правда, удержались в нем от своего обычного «оживляжа» в виде мутантов, киборгов, драк и гонок, — ну какие в те времена могли быть киборги? Фильм получился добротный и вполне целомудренный. Акулы кинобизнеса сделали ставку на скандал, который вызвал сам факт вольного обращения с Евангелием. И очень неплохо на нем нажились.